Хочу рассказать о себе. Мне 26 лет, сыну 8. С его папой развелась. Сейчас живу с парнем в гражданском браке на съемной квартире. Сначала все было очень даже хорошо, была стадия влюбленности и меня все в нем устраивало. Но теперь… гр.муж работает на очень простой работе, зарабатывает средне (то пусто, то густо) в основном тратит на свои собственные нужды. Денег на совместное хозяйство дает после просьбы и в весьма ограниченном количестве. На ласковые слова скуп, помощи по дому не оказывает, но при этом говорит, что любит. Но при всем этом, у нас симбиоз. В городских условиях без своего жилья трудно жить одной с ребенком. Нужен именно сожитель. И я благодарна этому человеку, что он взял на себя ответственность разделить с нами тяготы.

Хочу научится его любить. Благодаря этой теме на форуме флаюшек

До смерти два шага… или три… И можно пройти эти шаги уверенно, твердо и красиво, а можно идти неверной походкой, даже на первом шаге споткнуться и вываляться в грязи.
Жизнь такая короткая.Иногда я физически это ощущаю… И мне становится страшно… Я хочу жить.Хочу быть счастливой… Почему люди не слышат друг друга, не понимают? Или не хотят?.. Расстрачивая драгоценные минуты жизни на негатив, ложь, скандалы…
В такие момены силы уходят из меня… Только его любовь дает мне надежду. Как долго она продлится-не знаю.Не хочу сейчас знать… Благодарю Бога за этот шанс- снова любить и быть любимой…

Перечитывала свои посты с форума… Как интересно читать спустя некоторое время историю своей же жизни, чувств, размышлений… Как интересна и изменчива жизнь. Не зря все-таки Жизнь-женского рода. Она бывает такой же капризной и взбаломошной, как большинство девчонок.
ИрискаS пишет:
“Просто больно от того, что любила 7 лет, во многом была не права, как и все мы делала ошибки, но любила, отдавая себя всю с потрохами- с доверием, с мыслями. Наверное так нельзя.
Я вижу ему тоже плохо, но он упорно старается разрушить все в моей душе, снести все до основания, зачем?., чтобы наверное разлюбила и забыла.
Если бы, наверное, я его не видела чуть ли не каждый день было бы легче, а так дочь хочет видеть его ежедневно, он приходит и я вижу его, умом его понимаю, прощаю, а сердце..., вот и получается “
Пишу:
“Каждое слово знакомо до боли...4-го июля исполнилось два года с момента его ухода-внезапного, некрасивого, жесткого… Не буду опиаывать как переживала первые месяцы, каждой пережившей Это знакомо по-своему… Не было мыслей о суициде-ребенок, хотя тогда еще и маленький 1,5 года уже осознанно стоял выше всего на свете.Была адаптация в течении полугода, были новые знакомства, даже признания в любви в мой адрес от такого ненужного и постороннего мне мужчины, были внутренние и внешние перемены (похудела на 8кг, обновила гардероб, выучила английский, два раза съездила за границу, где благодаря освоенному языку, тоже не оставалась без внимания, устроилась на новую работу, освоила дополнительную специализацию..)Но все это периодически казалось бегством от себя… А на новый год -это ч/з 6 мес.после его ухода- он пришел, раскаиваясь в содеянном с вопрошением вернуться… Подумала так: не дам шанса, что потом скажу дочери-что осознал, просил прощения, а я такая гордая, не попыталась сохранить семью? Решила-попробую, дам шанс себе, ему, ребенку, потом будет совесть спокойна… Все ведь могут ошибаться в жизни… Но, недели шли, месяцы… Поведение вернулось на круги своя, те же пропадания ночами, те же звонки и смс-ки от Той, Разлучницы И ведь до этой мучительной поры я никогда не была ревнивой, ревность казалась мне унизительным чувством-это будто ты совсем не уверена в себе… Но, видно, и кролика можно научить курить… Ощущение своей ненужности ему достигло апогея-и уже не хотелось новой работы, английского языка, прически и нарядов… Снова перестала чувствовать себя Женщиной, а ощущение себя Загнанной Лошадью, Грымзой, Мамашкой расло с каждым днем…
Попросила уйти сама… Он был в шоке, страшной обиде, считал, что в его поведении нет ничего предосудительного…
С ноября снова одна.И снова сменяли себя Надежда, Отчаяние, Безысходность, снова Надежда… В прошлом месяце одолело непреодолимое желание жить семьей, во всеобъемлющем смысле этого слова… Огромное количество нерастраченной любви, нежности, заботы не находит выхода и как алкоголь ударяет в голову и сводит с ума… На это неадекватное состояние наложилось его проживание-точнее ночевки у нас в течении месяца(к ним с мамой приехали родственники), и снова эта иллюзия семьи охватила все мое существование… И еще больнее стало его равнодушие ко мне(к ребенку, слава Богу относится с любовью и нежностью), еще больнее выслушивать вранье и предложения(Боже, ну что же у него в голове и в душе?!!)начать все сначала…
Все чаще стало хотеться приложиться к коктейлю или пивку после работы, а продуктивность последней совершенно снизилась… Все чаще стала срываться на ребенке и плакать в душе…
Решила- выход здесь только один-заставить себя понять- что это Все! Что эти отношения исчерпали себя и не смотря на то, что приходится видеться почти каждый день просто необходимо заставить себя переключить свое сознание… Нужно открыть себя для новой жизни, оставив прошлое прошлому… Иначе это не жизнь.
В погоне за утраченным я упускаю что-то важное в настоящем, я теряю себя, свои душевные силы, энергию… Я сказала ему, что после отъезда родственников он должен забрать остатки вещей и отправиться к маме… Не скажу, что он сильно сопротивлялся, но сумка с имуществом до сих пор стоит в прихожей…
Только что могут изменить вещи? Главное-это внутренний настрой и ощущение того, что этот человек должен уйти из твоей жизни, я должна отпустить его внутри себя-это главное… Тогда, быть может что-то новое и счастливое войдет в мою жизнь.” Этот пост был написан мною 11 июля 2010г
А дальше…
“Да девочки, я, когда два года одна при живом муже протусовалась, одна, пока он развлекался- пришла к точке кипения и решила:«Да фиг с ним! Закручу хоть с женатым, благо кандидатура есть… Будем осторожнее, чтобы его жену не травмировать..» Но все как-то претило и не складывалось… Слава Богу!!! Теперь, когда у меня есть мой совершенно Свободный ЛМ у меня как будто глаза открылись- я бы не смогла с женатым строить отношения, сама бы их разрушила… Не могу делить ЛМ с кем-то еще и быть на втором плане, плюс вечное чувство вины… Вобщем, благодарю Бога за то, что он не дал мне сделать ошибки.Это же так важно, когда ночью тебя может обнять Твой и только Твой,«никуданеспешащий» мужчина, который будет искать имено Тебя в вашей кровати, шаря по простыням еще не проснувшейся рукой, пока ты готовишь утренний кофе, который не будет закрываться в душе с телефоном, чтобы позвонить жене, оправдываясь за «ночные полеты», а скорее всего снова забудет свой телефон у тебя на тумбочке)) И ты знаешь, что это утреннее тихое: «Привет, Котенка»,-он скажет Тебе и только тебе… и не будет судорожно стирать почти незаметный след от твоей помады, который ты случайно оставишь на его воротничке, обнимая его в машине, перед выходом на работу…
Как-то прочла в блоге у Юлии Рублевой-«мир полон неженатых, достойных мужчин. Зачастую, мы сами создаем себе миф о том, что всех хороших уже разобрали..»Пригляделась повнимательнее-и правда, они есть!)) — а этот пост был написан почти через месяц от предыдущего- 13 августа 2010….
Все призраки прошлого надо отпускать вовремя, иначе они грозят испортить настоящее

А сегодня, задумавшись над моими отношениями с ЛМ и о Нем в частности, я пыталась понять-Что, ну Что важного и Нового открыла я для себя в этих взаимоотношениях, помимо того, что они и сами по себе весьма приятны, как огромная положительная эмоция, хотя и с налетом стойкого эмоционального напряжения с моей стороны… (но это, как говориться, издержки производства..)
Так вот -я пришла к одной четкой и определенно радующей меня мысли, нет-даже не мысли-ощущению… Этот мужчина, по сути своей-большой ребенок, местами занудный, местами-такой славный, местами весьма брутальный..-он открыл Меня для Меня. Заново и вновь. Он показал мне то хорошее, что я уже забыла и открыл то новое, что забыть уже вряд ли получиться… Потому что раз открыв в себе Женщину, будет сложно спрятать ее обратно…
Какое приятное необжигающее тепло разливается в груди при мысли о Нем… И «бабочки в моем животе»..)) И сердце бьет чечетку…

Я снова дышу… И снова готовлю…
Ну, не то чтобы я не делала этого последнее время совсем… Но как ветер может быть просто ветром, а может быть морским бризом; или как вода может быть водой из под крана, а может быть чистой прохладной родниковой водой, так и состояние «я дышу» и я «готовлю» может быть существенно разным, в зависимости от обстоятельств им сопутствующим ))
В последнее время часто ловлю себя на мысли о том, что хожу на работе с блаженно – бессмысленной улыбкой на лице, иногда еще умудряюсь намурлыкивать что-то под нос ( уж чего я точно давно себе не позволяла… — что и пугает ). Но как не хочется уходить весной с улицы, от первых солнечных лучей, удовлетворенно предавая открытые части своего тела его ласковому прикосновению, так и сейчас совершенно не хочется выходить из этого оглушено-блаженного состояния, в которое ввергла меня Жизнь, оставившая- таки про запас для меня не только неприятные сюрпризы…
Самые приятные вещи в жизни, зачастую, случаются неожиданно. Ну, собственно, как и неприятные тоже… Но о последнем говорить уже как-то не хочется, слишком актуальной эта тема и ее ответвления были для меня последние два года. И хотя натренированный пессимистичными настроениями разум так и пытается навести на мысль о чем – то далеко не радужном, даже в этот светлый период моей жизни, строя свои «реалистичные прогнозы», душа не дает ему «наступить на горло» своей песне.
Разумеется, никто и никогда не будет давать обещаний выздоравливающему больному о том, что заболевания ему больше не грозят. Но тем не менее это ничуть не умолит радости пациента от наступившего выздоровления.
Все понимаю. Радуюсь. Боюсь. Опасаюсь каких-либо прогнозов. Но… Живу. Живу!

Не могу не отметить, что сегодняшний ночной разговор с Ним не прошел бесследно для психики.
Ох уж эта мне моя лабильная псхика)) Ну почему, почему не умеем мы жить Сегодня, полноценно, с ощущением того самого Настоящего…? Так и не смогли уйти от темы прогнозов.Но, может быть к лучшему..? Эта томящая недоговоренность, мое странное и -для себя-то самой- частое молчание. По крайней мере поняла-что Его волнует. Хотя считаю, что нормального мужчину не может не волновать отсутствие работы. Принципиальный вопрос для меня сейчас заключается в том, не как много он будет зарабатывать и как скоро найдет работу, а как он будет справляться с этой ситуацией морально… Не знаю, как правильно должна вести себя я… Меньше всего хотелось бы испортить наши отношения в самом начале из-за незрелости поведенческих навыков в этом вопросе.Очень хочу помочь Ему, но откровенно не знаю как. У меня никогда не стоял такой вопрос. Работы всегда было минимум две. Могу только мечтать о выходных, когда смогу, наконец, выспаться не взглядывая каждые полчаса на будильник-«а вдруг просплю?»
Понял ли меня Он? Возможно,… по-своему.Понимаю… Сложно мужчине, не имеющему своих детей понять женщину, переживающую сложный внутренний конфликт между материнским долгом, чувством необходимости собственной реализации и желанием личного счастья.
Анализируя все вышесказанное, прихожу к тому, с чего, собственно, начала — Сегодня! Это все, что у нас есть для того, чтобы ощущать и полноту жизни, и решать реальные, а не надуманные прблемы, и жить, жить в самом хорошем смысле этого слова!
Один день может украсть и подарить нечто главное в твоей жизни. Вчера умерла пациентка с декомпенсированным сахарным диабетом, с которой мы так мило общались еще в пятницу.Вчера же моя бывшая заведующая и просто классная девчонка родила дочку. Машеньку. Человек ушел.Человек родился…

Клиника острой лучевой болезни – четырнадцать дней… За четырнадцать дней человек умирает…
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, – все «горело». И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся «чистке». В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: «Батюшки, что с тобой?» А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку… Туда бросала кусочки курицы… Маленькие-маленькие… Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то – досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить… Проглотить сырое яйцо… А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, – прошу, – мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая… Он всегда мне говорил: «Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела». Сижу возле него в палате, открыл глаза:
— Сейчас день или вечер?
— Девять вечера.
— Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
— Вот это да!
— Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы…
Оглянулась – достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги – и она купила.
Подбежала и целую:
— Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
— Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!
Мне не разрешали его обнимать… Но я… Я поднимала и сажала его… Перестилала постель… Ставила градусник… Приносила и уносила судно… Всю ночь сторожила рядом…
Хорошо, что не в палате, а в коридоре… У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник… Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно:
— Вы беременная?
— Нет-нет! – Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
— Не обманывайте, – вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
— Почему вы меня обманули? – спросила она.
— Не было выхода. Скажи я правду – отправили бы домой. Святая ложь!
— Что вы наделали!!!
— Но я с ним…
Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы… Мама Володи Правика все время просила Бога: «Возьми лучше меня». Американский профессор, доктор Гейл… Это он делал операцию по пересадке костного мозга… Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех… (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать… Раньше не могла… Я десять лет молчала… Десять лет. (Замолкает.)
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. «Только бы он жил», – говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах… Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа… Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности… Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла… А я тогда металась из одной палаты в другую, от него – к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор… Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться… Отсовывать… И пробираться к нему… Возле его кровати стоял маленький стульчик… Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: «Люся, где ты? Люсенька!» Звал и звал… Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье… Все делали… Откуда там появились солдаты? Не спрашивала… Только он… Он… А каждый день слышу: умер, умер… Умер Тищура. Умер Титенок. Умер… Как молотком по темечку…
Стул двадцать пять – тридцать раз в сутки… С кровью и слизью… Кожа начала трескаться на руках, ногах… Все покрылось волдырями… Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос… Я пыталась шутить:
«Даже удобно. Не надо носить расческу». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко… Минутку и то жалко… (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: «Я тебя туда не пущу!» А отец говорит ему: «Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!» Отлучилась… Возвращаюсь – на столике у него апельсин… Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: «Меня угостили. Возьми себе». А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. «Ну, съешь, – просит. – Ты же любишь апельсины». Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе… А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти… И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь… Обрывок какого-то разговора… У меня в памяти… Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишенная: «Я его люблю! Я его люблю!» Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!» Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!» Несла судно: «Я тебя люблю!» Вспоминала, как мы с ним раньше жили… В нашем общежитии… Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку… Всю ночь…
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю… Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
— Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
— А как мы его назовем?
— Ну, это ты уже сама придумаешь…
— Почему я сама, если нас двое?
— Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка – Наташка.
— Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он… Только он… Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем… Хотя была уже на шестом месяце… Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен… О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался… Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: «Ты – молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я, как собачка, бегала за ними… Стояла часами под дверью. Просила-умоляла… И тогда они: «Черт с тобой! Ты – ненормальная». Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: «Беги!». На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала… Пока я с ним… Этого не делали… Но, когда уходила, его фотографировали… Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу:
«Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки». Любой шовчик – это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали… Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое… Все любимое… Если бы я могла их туда не пустить! Если бы… Выйду из палаты в коридор… И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: «Он умирает». – Она мне отвечает: «А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора». Все мое… Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт… Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли… Столярку.
Дальше… Последнее… Помню вспышками… Обрыв…

Монолог жены пожарного погибшего, на тушении Чернобыльской АЭС
Автор Katoga
«Я не знаю, о чем рассказывать… О смерти или о любви? Или это одно и то же… О чем?
… Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли… Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила… Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось… Все небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами… Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар… Четыре часа… Пять часов… Шесть… В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать… Его любимые работы… Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.) Иногда будто слышу его голос… Живой… Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет… И во сне… Это я его зову…
Семь часов… В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины:
«Пропусти меня!» – «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу ее:
«Только посмотреть». «Ладно, – говорит, – тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут». Я увидела его… Отекший весь, опухший… Глаз почти нет… «Надо молока. Много молока! – сказала мне знакомая. – Чтобы они выпили хотя бы по три литра». – «Но он не пьет молоко». – «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют… Умрут… Но никто тогда этого не знал… В десять утра умер оператор Шишенок… Он умер первым… В первый день… Мы узнали, что под развалинами остался второй – Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все – первые…

Спрашиваю: «Васенька, что делать?» – «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок». А я – беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребенка!» – «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим». Прибегает моя подруга Таня Кибенок… Ее муж в этой же палате… С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом… Покупаем много трехлитровых банок с молоком… Шесть – чтобы хватило на всех… Но от молока их страшно рвало… Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги… Перестали ходить электрички, поезда… Мыли улицы каким-то белым порошком… Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации… Только военные ходили в респираторах… Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками… Пирожные лежали на лотках…
Вечером в больницу не пропустили… Море людей вокруг… Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, – та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел… Нас специально обманули… Чтобы мы не кричали, не плакали… Ночь… По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону – сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене… Мы по ней идем… Ругаемся и плачем… По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки… Брали с собой гитары, магнитофоны…
Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги… Будто очнулась, когда увидела его мать: «Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!» Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я – на шестом месяце беременности. Мне так плохо… Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: «Люся! Люсенька!» А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу… (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама… «Куда ты такая?» – плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
Дороги не помню… Дорога опять выпала из памяти… В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно.
Шестая больница – на «Щукинской»…
В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Кого-то опять просила, молила… И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением – Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала… Я знала только, что должна увидеть его…
Она сразу меня спросила:
— У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. – Есть. – Отвечаю.
— Сколько?
Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один – все равно не пустит».
— Мальчик и девочка.
— Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью…
«Ну, ладно, – думаю, – станет немножко нервным». – Еще слушай: если заплачешь – я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!
Захожу… Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
— Вася! – кричат ему.
Поворачивается:
— О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него – пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла… Им вливали какой-то раствор…
— А чего это ты вдруг пропал? – Спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
— Сиди-сиди, – не пускает его ко мне врач. – Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала:
— Боже мой! Там мои дети. Что с ними?
Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
— Не садись рядом. Возьми стульчик.
— Да, глупости все это, – махнула я рукой. – А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали…
— Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения.
Тогда так говорили. Думали.
На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку… Точка-тире, точка-тире… Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними… Там всех выселили, ни одного больного… Под ними и над ними никого… Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо… Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят… Пожарников… Из одной смены… Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила… Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить… (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила… Мир сузился до одной точки… Укоротился… Он… Только он… Помню пожилую санитарку, которая меня учила: «Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки».
Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить… Кто-то просил: «Привези яблочко». С шестью полулитровыми баночками… Всегда на шестерых! В больницу… Сижу до вечера. А вечером – опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!!! – Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
— Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться – каждый день я встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке, щеках – сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись… Пластами отходила слизистая… Пленочками белыми… Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать.
Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились… Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются…